Из поэмы /Владимир Соколов/

Был шелестом и зноем полон воздух.
Была голубизною даль полна.
И от гудков привычных паровозных
Ещё казалась тише тишина...

Мы мало верили гудкам прощальным.
Они же, расставаньями грозя,
Всё ширились - и утром привокзальным
Простились с нами старшие друзья.

Мы только что мячи гоняли с ними,
А тут за несколько военных дней
Они внезапно сделались большими,
Которым всё известней и видней.

Они свыкались с воинской походкой,
Все извещения опередив.
На днях пришла к ним фронтовая сводка,
Как первая повестка на призыв.

А я ещё играл. Ведь то и дело

Друг другу в битвах расшибая нос,
Мы на фашистов заменили белых,
Но даже щели рыли не всерьёз.

Война казалась фильмом и парадом,
С картинки съехавшим броневиком.
И было странно: мама ей не рада,
А бабушка всё трёт глаза платком.

Но так утрами шли у листьев росных

Воздушные бои бумажных птиц,
Что мы не замечали строгость взрослых,
Заботою отягощенных лиц.

Но так минута каждая казалась
Каникулами до краев полна,
Что и в душе ничем не отдавалось
Такое слово книжное - война.

Но тени на газетный лист упали,
И первой болью на сердце легло:
Не может быть, чтоб наши отступали!
Не может быть! Но было! Но могло!

Я спотыкался по тяжёлым строчкам.
И, у газетных замерев полос,
Я сам отстреливался в одиночку
И, раненный, навстречу танкам полз,

Я отходил по деревням горящим,
Сняв красный галстук, шёл в леса, во мрак...
И было всё до боли настоящим,
Таким, что и не выдумать никак!

И прочитал я в этой же газете
О том, что Псков пылает, что вчера
Бомбардированы в дороге дети, *
На снимках рвы, носилки, доктора.

Не ужасом - тревогой сердце сжало.
Я от газеты только сделал шаг,
И тишины как не существовало,
Лишь грохот этих бомб стоял в ушах.

Впервые взят тоской такой тяжёлой,
Я шёл домой и что-то мял в руке,
А это был мой самый лучший голубь,
Что дальше всех парил на ветерке.

Казалось: день всё так же тих и светел,
Дрожит листва, как воздух от жары.
Но я как будто в первый раз заметил
Зенитку у Максимкиной горы.

Санпоезд. Пулемёты на вокзале...
Скорей, скорей друзьям открыть глаза!
Но мне о той же боли рассказали
Ребят взволнованные голоса.

И в ту же ночь, разбужен звоном стёкол
И грохотом орудий, рвавших тишь,
Я услыхал, как град осколков цокал
По мостовой и по железу крыш.

С вокзала пулемёты в ночь трещали.
Огнём разрывов вспыхивала тьма.
Век на войну куда-то уезжали,
А тут она приехала сама.

И я узнал, что есть война на свете,
Не та, что, лишь возьмись заткнуть ей рот,
Останется в нечитанной газете
Иль с выключенным радио замрёт,

А та, что станет каждой коркой хлеба,
Что будет каждым воздуха глотком,
Что заберёт и луг, и лес, и небо,
И взорванной земли последний ком.

И ты её везде, во всем узнаешь,

И повзрослеешь, и навек поймешь,
Что сам отныне жизнью отвечаешь
За землю, на которой ты живёшь!

Войне равно - большой ты или малый,
Одиннадцать тебе иль двадцать два.
Вот как швырнёт без памяти на шпалы,
Огнём и сталью испытав сперва.

Я видел сам убитых этой ночью,
Сбежав на станцию часов с пяти...
Пройдёт состав, оставив дыма клочья,
А там уж новый требует пути.

И набегали длинные вагоны
С протяжным гудом. И колёсный стук,
Домами и платформой отражённый,
Двойным и гулким становился вдруг.

А ребятишки собирались стаей
У высоченных лип, где рай грачам,
И, поезда, как раньше, провожая,
Махали танкам, пушкам, тягачам...

А в тех теплушках, красных и дощатых,
Спешивших на позиции скорей,
В шинелях необношенных солдаты
Стояли у раздвинутых дверей.

Но у всего, что мимо проносила
Литых путей железная река,
Спокойная, уверенная сила
Была во всем: от взгляда до штыка!

Как подобает каждому мужчине,
Я сам явился в райвоенкомат,
А после был по возрастной причине
Не принят в истребительный отряд.

Ну, а затем был съеден хлеб до крошки,
И очереди стали звать чуть свет.
И оказалось, что вкусней картошки
Отныне ничего на свете нет.

Что ж, привыкай ослабший пояс трогать,
У нас с тобой еще трудней, гляди -
Задымленной железною дорогой
Легли не дни, а годы впереди!

Я уезжал. Прожектор в тучах шарил.
Чернел состав. Кричали: "Не скучай!"
А вот и трижды колокол ударил.
"Прощай, мой друг!" До юности прощай.

Назад, назад - сырые кровли дач,
Заросший сад и на забытой тропке
Футбольный мяч, обстрелянный пугач
И перископ из спичечной коробки.

Калинин. Клин. Дождя в окно броски.
Шинели, озабоченные лица.
В ночи, как потревоженные птицы,
Метались паровозные гудки.

* 18 июля 1941 года на станции Лычково состав с ленинградскими детьми, их воспитателями и врачами был подвергнут бомбардировке и пулеметному обстрелу с немецких самолетов. Погибло более 2 тысяч детей, возможно, и больше - точного числа погибших никто не знает.

Памяти ленинградских детей, погибших на станции Лычково /Анатолий Молчанов/